Великая Борьба
Глава 8. Лютер перед сеймом
На престол Германии взошел император Карл V, и посланники Рима поспешили принести ему свои поздравления и сразу же убедить его расправиться с Реформацией. Но курфюрст Саксонский, которому Карл V был во многом обязан своим восшествием на престол, просил его не предпринимать никаких мер против Лютера, прежде чем тот не будет выслушан. Это поставило императора в затруднительное положение. Удовлетворить папистов мог только смертный приговор реформатору. А курфюрст не раз решительно требовал, чтобы «доктор Лютер, снабженный предварительно охранной грамотой, выступил бы перед осведомленными, благочестивыми и беспристрастными судьями, так как ни его императорское величество и никто другой не опровергли сочинений Лютера».80Д’Обинье, книга 6, глава 11 ВБ 145.1
Теперь внимание всех было обращено на предстоящий сейм германских княжеств в Вормсе, созванный вскоре после вступления Карла V на престол. Это общегосударственное собрание должно было разрешить важнейшие политические вопросы, там германским князьям впервые предстояло встретиться с юным монархом. На государственный сейм со всех концов империи прибыли светские и духовные сановники. В Вормсе собрались вельможи, гордящиеся своими наследственными привилегиями и высоким происхождением; представители духовенства, кичащиеся своим положением и властью; придворные рыцари в сопровождении своих оруженосцев; послы далеких стран. Несмотря на многообразие задач, стоящих перед сеймом, самый глубочайший интерес этого огромного собрания вызывал саксонский реформатор. ВБ 145.2
Незадолго до начала ассамблеи Карл V велел саксонскому курфюрсту привезти на сейм Лютера, обещая последнему свое покровительство и гарантируя возможность открытых обсуждений с компетентными лицами всех спорных вопросов. Лютер с нетерпением ожидал дня, когда он предстанет перед императором. Здоровье его в то время пошатнулось, но он писал курфюрсту: «Если даже я не смогу прибыть туда здоровым, то попрошу доставить меня больным. Ибо если император приглашает меня, то я не сомневаюсь в том, что это воля Господня. Если они применят насилие, — а этого можно ожидать (так как меня вызывают туда не для того, чтобы принимать мои наставления), — то я отдаю все в руки Божьи. Тот, Кто сохранил трех отроков в пламени печи, все еще царствует на престоле Своем. Если Он не избавит меня, значит, моя жизнь не имеет смысла. Позаботимся только о том, чтобы Евангелие не было отдано на посмешище нечестивым, и будем готовы пролить кровь, защищая его. Разве я могу решить, что полезнее для спасения людей — моя жизнь или смерть?.. Вы можете ожидать от меня всего… но только не бегства и отречения. Бежать я не могу, а отречься — тем более».81Там же, книга 7, глава 1 ВБ 146.1
Известие о прибытии Лютера на сейм вызвало большое волнение. Алеандр, папский легат, которому было поручено это дело, был встревожен и возмущен. Он понимал, что последствия будут катастрофическими для папы. Пересмотреть дело, по которому папа уже вынес обвинительный приговор, значило подвергнуть сомнению власть всесильного первосвященника. Кроме того, Алеандр опасался, что красноречивые и неопровержимые доказательства Лютера могут заставить многих князей отвернуться от папства. Поэтому он самым решительным образом заявил Карлу V протест против появления Лютера на сейме в Вормсе. В то же самое время была обнародована булла об отлучении Лютера от Церкви, и под давлением папского декрета и протеста со стороны легата император уступил. Он написал курфюрсту, что если Лютер не отречется, то ему следует оставаться в Виттенберге. ВБ 146.2
Не удовлетворившись этой победой, Алеандр пустил в ход всю свою хитрость и власть, чтобы добиться осуждения Лютера. С необыкновенной настойчивостью, достойной лучшего применения, он представил этот вопрос вниманию князей, прелатов и других членов сейма, обвиняя реформатора «в подстрекательстве к мятежу, непочтительности, беззаконии и богохульстве». Но обнаруженное прелатом пристрастие и горячность слишком явно говорили о том, каким духом он руководствуется. «Им двигает скорее ненависть и мстительность, нежели усердие и набожность» — таков был всеобщий вывод.82Там же Большинство присутствующих на сейме были склонны отнестись к делу Лютера с невиданной раньше благосклонностью. ВБ 147.1
С удвоенной энергией Алеандр настаивал на том, чтобы император привел в исполнение папский декрет. Но по германским законам без согласия князей сделать это было нельзя, и наконец, уступив назойливому легату, Карл V повелел ему представить дело на сейме. «Это был день торжества для папского нунция. Собрались весьма важные персоны, но дело, представленное на их рассмотрение, было еще более важным. Алеандр должен был отстаивать власть и авторитет Рима… матери и владычицы всех церквей». Он должен был доказать, что папа получил права от Петра, перед высшими авторитетами христианского мира. «Обладая даром красноречия, он произвел блестящее впечатление. Провидение Божье допустило, чтобы в присутствии высочайшего трибунала один из самых великолепных ораторов Рима выступил в защиту Церкви».83Уайли, книга 6, глава 4 Сочувствующие реформатору с некоторой опаской слушали Алеандра. Курфюрст Саксонский не присутствовал на сейме, поручив своим советникам записать для него речь нунция. ВБ 147.2
Стремясь нанести поражение истине, Алеандр призвал на помощь весь свой ум и все красноречие. Он обрушивал на Лютера обвинение за обвинением, изобразив его врагом Церкви и государства, живых и мертвых, духовенства и мирян, всех верующих в целом и каждого христианина в отдельности. «Заблуждений Лютера достаточно, — заявил он, — чтобы сжечь сотни тысяч еретиков». ВБ 148.1
В заключение он попытался бросить тень презрения на приверженцев реформаторской веры: «Что из себя представляют все эти лютеране? Скопище дерзких невежественных учителей, продажных священников, беспутных монахов, несведущих юристов, безнравственных дворян и горстка простолюдинов, которых они соблазнили и сбили с толку. Разве можно сравнивать их с католиками, которые столь многочисленны, даровиты и могущественны? Пусть единодушное решение этого блестящего высшего суда просветит простодушных, послужит предостережением для неблагоразумных, утвердит колеблющихся и укрепит слабых».84Д’Обинье, книга 7, глава 3 ВБ 148.2
Во все века применялось подобное оружие против защитников истины. Те же самые доказательства и по сей день выдвигаются против тех, кто, вопреки всеобщему заблуждению, осмеливается проповедовать ясные истины Слова Божьего. «Что собой представляют проповедники новых учений? — восклицают поборники общепринятой религии. — Это простолюдины, необразованные и малочисленные. Как только они осмеливаются претендовать на обладание истиной, на право быть избранным народом Божьим! Они невежды и обманывают себя. Посмотрите на нашу Церковь — многочисленную и влиятельную. Как много среди нас великих и ученых людей! Мы гораздо сильнее их!» И, конечно, эти доводы воздействуют на мир, но они столь же неубедительны сегодня, как и во дни Лютера. ВБ 148.3
Реформация не окончилась, как многие предполагают, со смертью Лютера. Она должна продолжаться до окончания истории мира. Лютер совершил великую работу, распространяя свет, дарованный ему Богом, однако это был не весь свет, в котором нуждался мир. С того времени и до наших дней со страниц Священного Писания постоянно исходит свет, помогающий открывать истину. ВБ 148.4
Речь легата произвела глубокое впечатление на сейм. Там не было Лютера, который ясными и убедительными истинами Слова Божьего сокрушил бы папского защитника. Никто даже не попытался оградить реформатора от нападок. Казалось, что все готовы не только осудить его учение, но и полностью искоренить его как ересь. Рим использовал благоприятную возможность, чтобы защитить себя. Все, что только можно было сказать в его защиту, было сказано. Но эта кажущаяся победа являлась предзнаменованием поражения. Двум могучим силам еще предстояло встретиться в открытой борьбе, в которой должна была обнаружиться очевидная разница между истиной и заблуждением. После этого открытого столкновения Рим уже никогда не чувствовал себя в такой безопасности, как прежде. ВБ 149.1
Хотя большинство членов сейма были готовы предать Лютера возмездию Рима, многие, видя и осуждая моральное разложение Церкви, желали положить конец всем злоупотреблениям порочного и корыстолюбивого духовенства, из-за которых страдал германский народ. Легат обрисовал папство в самом привлекательном и благоприятном свете. Тогда Господь побудил одного из членов сейма дать справедливую оценку последствий папской тирании. Среди княжеского собрания встал герцог Георг Саксонский и с благородной решительностью, с потрясающей точностью указал на лживость и мерзости папства, на все ужасающие последствия его господства в Германии. В заключение он сказал: ВБ 149.2
«Это только часть тех злоупотреблений, которые вопиют против Рима. Священнослужители забыли всякий стыд, и их единственная цель… это деньги, деньги и деньги… те, кто должны бы наставлять народ в истине, учат его лжи, и их не только терпят, но и награждают за это, потому что чем больше они лгут, тем больше зарабатывают. Именно из этого отвратительного источника и истекает отравленная вода. Разврат идет рука об руку с корыстолюбием. Увы! Это позорное поведение духовенства обрекает множество несчастных душ на вечную погибель. Необходима всеобщая реформа».85Там же, глава 4 ВБ 149.3
Сам Лютер, пожалуй, не мог бы более талантливо и исчерпывающе описать папские злоупотребления, а тот факт, что герцог был врагом реформатора, придало его словам еще большую убедительность. ВБ 150.1
Если бы собравшиеся прозрели, то увидели бы вокруг себя ангелов Божьих, рассеивающих мрак заблуждения и открывающих умы и сердца для принятия истины. Премудрый и истинный Господь повлиял даже на врагов Реформации, таким образом приготовляя путь для свершения великой работы. Мартин Лютер не присутствовал в собрании, но там звучал голос Того, Кто был больше Лютера. ВБ 150.2
И сразу же сейм выбрал комитет, поручив ему представить все факты злоупотреблений со стороны папства, которые таким тяжелым бременем легли на плечи германского народа. Этот список, содержащий 101 пункт различных обвинений, был представлен императору с просьбой принять срочные меры для исправления сложившегося положения. «Какая огромная потеря христианских душ, — писали податели этого прошения, — какой грабеж, какое вымогательство со стороны приближенных к главе христиан! Наш долг — предотвратить разорение и бесчестие народа. Исходя из всего этого, мы самым покорнейшим и одновременно настойчивым образом умоляем Вас утвердить всеобщую реформу и начать ее проведение».86Там же ВБ 150.3
Теперь сейм потребовал присутствия реформатора. Невзирая на просьбы и угрозы Алеандра, император в конце концов согласился, и Лютер был приглашен на сейм. Вместе с приглашением ему выслали и охранную грамоту — залог его благополучного возвращения. Все это доставил в Виттенберг курьер, которому было поручено также сопровождать Лютера до Вормса. ВБ 150.4
Друзья Лютера были напуганы. Зная предубежденное и враждебное отношение к реформатору, они опасались, что даже охранная грамота не защитит его, и умоляли Лютера не подвергать себя опасности. На это он сказал: «Паписты не желают, чтобы я приехал в Вормс, они жаждут только моего осуждения и смерти. Все это не имеет значения. Молитесь не обо мне, а о Слове Божьем… Христос укрепит меня Своим Духом, чтобы одержать победу над этими служителями лжи. Я презираю их, пока я жив, и восторжествую над ними своей смертью. Они будут озабочены в Вормсе тем, как бы заставить меня отречься, и вот мое отречение: раньше я говорил, что папа является наместником Христа, а теперь заявляю, что он — враг нашего Господа и апостол дьявола».87Д’Обинье, книга 7, глава 6 ВБ 150.5
Лютер отправился в это опасное путешествие не один. Кроме императорского курьера, его вызвались сопровождать три преданных друга. Очень хотел поехать с ними Меланхтон. Он был настолько привязан к Лютеру, что готов был следовать за ним и в темницу, и на смерть. Но напрасны оказались все его мольбы: Меланхтона оставили в Виттенберге. В случае гибели Лютера ему предстояло продолжить дело Реформации. Прощаясь с Меланхтоном, реформатор сказал ему: «Если я не вернусь, если враги убьют меня, не прекращай проповедовать истину, будь тверд. Трудись вместо меня… Если ты останешься жить, моя смерть не будет иметь большого значения».88Там же Студенты и жители города, пришедшие проводить Лютера, были глубоко взволнованы. Многие из тех, чье сердце уже затронула евангельская истина, прощались с ним рыдая. Так реформатор вместе со своими друзьями оставил Виттенберг. ВБ 151.1
По дороге путники замечали, что людей гнетут мрачные предчувствия. В некоторых городах им не оказывали должного внимания. Священник, у которого они остановились на ночлег, сочувственно выразил Лютеру свои опасения, показав ему портрет одного итальянского реформатора, погибшего мученической смертью. На следующий день им стало известно, что сочинения Лютера подверглись осуждению в Вормсе. Императорские гонцы повсюду распространяли этот декрет и призывали народ сдать все сочинения реформатора местным властям. Курьер, сопровождавший Лютера, тревожась за его безопасность на сейме и предполагая, что он, наверное, не решится ехать дальше, спросил, желает ли он продолжать путь. Лютер ответил: «Пусть хоть в каждом городе провозглашают о моем отлучении от Церкви, я готов идти дальше».89Там же, глава 7 ВБ 151.2
В Эрфурте Лютера приняли с почестями. Окруженный восхищенной толпой, он медленно двигался по улицам города, где в свое время так часто ходил с нищенской сумой. Он заглянул в свою монашескую келью, где вспомнились ему все страдания, все внутренние борения, которые ему пришлось перенести, прежде чем его душу озарил свет, распространяющийся теперь по всей Германии. Здесь его настойчиво просили произнести проповедь. Он не имел права этого делать, но королевский курьер позволил нарушить запрет, и монах, который когда-то выполнял самую черную работу в монастыре, взошел на кафедру. ВБ 152.1
Он приветствовал собравшихся словами Христа: «Мир вам!» «Философы, богословы и писатели, — сказал он, — безуспешно учат людей, как достичь вечной жизни. Я скажу вам так: Бог воскресил одного Мужа из мертвых, Господа нашего Иисуса Христа, чтобы Он уничтожил смерть, истребил грех и затворил врата ада. Это работа спасения… Христос победил! Отрадно слышать эту весть! И спасены мы Его заслугами, а не своими… Наш Господь Иисус Христос сказал: „Мир вам! Посмотрите на Мои руки...“ Иными словами: „О человек, посмотри! Это Я, Я один снял твой грех и искупил тебя, и теперь ты можешь иметь мир, говорит Господь“». ВБ 152.2
Дальше он говорил о том, что истинная вера должна проявиться в праведной жизни. «Так как Господь спас нас, то мы должны стремиться, чтобы наши дела были угодны Ему. Богат ли ты? Тогда пусть твое богатство поможет нуждающимся. Беден ли ты? Тогда пусть твои услуги будут приняты богатыми. Если же ты трудишься только ради себя, тогда твое служение, которое ты считаешь богоугодным, — не что иное, как притворство».90Там же ВБ 152.3
Народ как зачарованный слушал Лютера: эти изголодавшиеся души получили Хлеб Жизни. В их глазах Христос был возвеличен, Он оказался превыше пап, легатов, императоров и королей. Лютер ничего не сказал о собственном тяжелом положении. Он не намеревался делать себя предметом сочувствия. Взирая на Христа, он забыл о себе. Он встал в тень Мужа Голгофы, желая, чтобы люди видели только Иисуса как Искупителя грешников. ВБ 152.4
Их путешествие продолжалось, и реформатора встречали везде с большим интересом. Толпы любопытного народа стекались к нему, и дружеские голоса предупреждали его о намерении сторонников Рима. «Они сожгут вас, — говорили некоторые, — и рассеют ваш пепел: вспомните, как поступили с Яном Гусом». Лютер отвечал: «Даже если бы они зажгли огонь, который на всем протяжении от Виттенберга до Вормса вздымался бы до самого неба, то и тогда во имя Господа я прошел бы сквозь него; я должен предстать перед врагом, я проникну в пасть этому чудовищу и выбью ему зубы, свидетельствуя об Иисусе Христе».91Там же ВБ 153.1
Известие о приближении Лютера к Вормсу вызвало большое волнение: друзья боялись за него, враги опасались успешного исхода дела. Самым энергичным образом его убеждали не входить в город. Папские наймиты уговаривали его укрыться в замке дружески настроенного к нему рыцаря, тогда все трудности могли бы быть полюбовно улажены. Друзья пробовали напугать реформатора, красочно расписывая грозящие ему опасности. Но и те, и другие старались безуспешно: Лютер по-прежнему оставался непоколебимым, заявляя: «Даже если в Вормсе нечистых духов будет так много, как черепицы на крышах домов, то и тогда я войду в него».92Там же ВБ 153.2
По прибытии в Вормс Лютера приветствовала огромная толпа народа, сбежавшегося к городским воротам. Такая масса людей не собиралась даже для встречи самого императора. Волнение было необыкновенным. Вдруг в гуще народа чей-то пронзительный голос жалобно затянул погребальную песнь, предостерегая Лютера об ожидавшей его участи. «Господь будет моей защитой», — сказал он, выходя из дорожного экипажа. ВБ 153.3
Паписты не верили, что Лютер действительно осмелится появиться в Вормсе, и его приезд наполнил их леденящим ужасом. Император немедленно созвал своих советников, чтобы наметить план дальнейших действий. Один из епископов, непреклонный папист, заявил: «Мы слишком долго обсуждаем этот вопрос, а ведь ваше императорское величество может одним мановением руки освободиться от этого человека. Разве Сигизмунд не предал Яна Гуса сожжению? Мы не обязаны уважать охранную грамоту, выданную еретику». «Нет, — сказал император, — мы должны сдержать данное нами обещание».93Там же, глава 8 И было решено выслушать реформатора. ВБ 153.4
Весь город стремился увидеть этого замечательного человека, и вскоре многочисленные посетители заполнили дом, где он разместился. Лютер незадолго до этого перенес тяжелую болезнь, вдобавок он был измучен двухнедельной дорогой; ему следовало подготовиться для встречи с членами сейма, и он, несомненно, нуждался в покое и отдыхе. Но желание людей видеть его было столь велико, что ему удалось отдохнуть только несколько часов, и вот уже дворяне, рыцари, священники и горожане окружили его, воодушевленные и возбужденные. Среди них были знатные люди, которые, видя церковные злоупотребления, смело требовали у императора немедленной реформы и которые, по словам Лютера, «были освобождены его Евангелием».94Мартин, с. 393 Вместе с друзьями приходили и враги посмотреть на бесстрашного монаха, но он принимал их с невозмутимым спокойствием, отвечая на их расспросы с достоинством и мудростью. Его поведение было твердым и мужественным; бледное, худое лицо, со следами недавней болезни и усталости, излучало доброту и даже радость. Торжественность и неподдельная искренность его слов придавали ему силу, которой не могли противостоять даже его враги. Все поражались при виде его. Некоторые были убеждены, что он наделен Божественной силой, другие, подобно фарисеям, обвинявшим Христа, заявляли: «В нем бес». ВБ 154.1
На следующий день Лютера пригласили на сейм. Государственный сановник сопровождал его в аудиенц-зал, но только с большим трудом он смог пробраться к зданию. Все улицы были запружены народом, стремившимся увидеть монаха, который осмелился бросить вызов самому папе. ВБ 154.2
Перед тем как он должен был появиться перед своими судьями, старый генерал, герой многих сражений, сказал ему ласково: «Бедный монах, бедный монах! Во многих сражениях мне приходилось участвовать, и я знаю, что ты идешь отразить одну из самых яростных атак. Но если правда на твоей стороне, и ты уверен в этом, иди вперед во имя Бога и ничего не бойся. Господь не оставит тебя».95Д’Обинье, книга 7, глава 8 ВБ 154.3
Наконец Лютер предстал перед сеймом. Император взошел на трон, его окружили самые высокопоставленные лица империи. Никогда еще простой человек не появлялся в таком блестящем собрании, перед которым Лютер должен был держать ответ за свою веру. «Уже само его присутствие означало выдающуюся победу над папством. Папа объявил виновным этого человека, но теперь он стоял перед судом, который уже самим этим действием ставил себя выше папы. Папа отлучил Лютера от Церкви и изгнал его из общества, и все же весьма уважительным образом он был приглашен на одно из самых высоких собраний в мире. Папа обрек его на вечное молчание, а ему дали возможность выступить перед тысячами внимательных слушателей, съехавшихся сюда из отдаленнейших уголков христианского мира. Лютер произвел величайшую революцию. Могущество Рима пошатнулось, и поколебал римский престол протест скромного монаха».96Там же ВБ 155.1
Оказавшись в таком влиятельном и представительном собрании, реформатор, который был низкого происхождения, чувствовал себя скованно. Некоторые князья, поняв его состояние, ободряли Лютера, и один из них шепнул: «Не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить». Другой сказал ему: «Когда поведут вас к правителям и царям за Меня... Дух Отца вашего будет говорить в вас» (см. Матфея 10:28, 18—20). Так в час испытания слуге Божьему напомнили слова Христа, укрепляя его веру. ВБ 155.2
Лютеру предложили встать перед самым троном императора. Глубокое молчание воцарилось в переполненном зале. Поднялся императорский сановник и, указывая на сочинения Лютера, потребовал, чтобы реформатор ответил на два вопроса: признает ли он эти труды своими и намерен ли он отречься от изложенных в них взглядов. После того, как перечислили вслух названия книг, Лютер ответил, что их автором является он. «А что касается второго вопроса, — продолжал реформатор, — то он касается веры и спасения души, он затрагивает Слово Божье — одно из величайших и драгоценнейших сокровищ как на небе, так и на земле, и было бы неблагоразумно с моей стороны дать ответ, не обдумав его предварительно. Иначе я могу не высказать всего того, что требует истина, и тогда слова, некогда произнесенные Христом: „А кто отречется от Меня пред людьми, отрекусь от того и Я пред Отцем Моим Небесным“ (Матфея 10:33), будут иметь ко мне прямое отношение. Поэтому покорнейше прошу Ваше императорское величество предоставить мне время для размышления, чтобы я мог дать ответ, не противоречащий Слову Божьему».97Там же ВБ 155.3
Лютер поступил мудро, обратившись к императору с такой просьбой. Его поведение убедило все собрание, что опрометчивости и необдуманности нет места в его действиях. Спокойствие и самообладание, которых никто не ожидал встретить в этом смелом и бескомпромиссном человеке, придали убедительность его словам, и в следующий раз он отвечал с таким благоразумием, решительностью, мудростью и достоинством, которые удивили и разочаровали его противников, уязвив их высокомерие и гордость. ВБ 156.1
На следующий день он должен был дать окончательный ответ. Видя, какие силы объединились против истины, Лютер испытал кратковременный, но острый приступ страха. Его вера пошатнулась, ужас охватил душу. Он ясно увидел все возрастающие опасности, казалось, что враги уже готовы торжествовать победу, что силы тьмы выиграли битву. Густые тучи все плотнее окутывали его, словно разделяя его с Богом. Он жаждал получить заверение, что Господь воинств будет с ним. В душевной муке он бросился лицом на землю, и из истерзанного сердца вырвались душераздирающие вопли, понятные только милосердному и всевидящему Господу. ВБ 156.2
«О, Всемогущий и Вечный Бог, — молился он, — как страшен этот мир! Он открыл свою пасть, чтобы поглотить меня, а я так мало уповаю на Тебя… Если мне останется надеяться только на могущество этого мира, то все пропало… Тогда мой последний час настал, и приговор подписан… О Боже! Помоги мне противостать всей мудрости мира сего. Сделай это… Ты один... ибо это не мое дело, но Твое. Я ничего не имею против них, этих великих мира сего… Но это дело Твое, и это справедливое и вечное дело. О, Господи, помоги мне! Верный и неизменный Бог, ни на одного человека не могу я надеяться… Все человеческое ненадежно и непрочно… Ты избрал меня для этого дела… Пребудь со мной во имя Твоего возлюбленного Сына Иисуса Христа, Который есть моя защита, мой щит и моя крепость».98Там же ВБ 156.3
Премудрое провидение Божье допустило, чтобы Лютер осознал грозящую ему опасность и не полагался на свои силы и не навлек на себя беды. Но ужас, неожиданно поразивший его, был вызван не страхом перед страданием, муками и смертью, столь близкими в тот момент. Нет. В его судьбе наступил переломный момент, и он чувствовал себя совершенно бессильным. Лютер опасался, что из-за его слабости дело истины потерпит поражение. Он «боролся» с Богом не ради своей личной безопасности, но ради торжества Евангелия. В его измученной душе происходила борьба, подобная той, какую перенес Израиль ночью на берегу потока Иавока. И, подобно Израилю, он вышел победителем. В полной беспомощности он с верой воззвал ко Христу, могущественному Избавителю. И пришла уверенность, что он будет не один на сейме. Мир водворился в его душе, и он радовался тому, что ему разрешено возвысить Слово Божье в глазах титулованных особ. ВБ 157.1
Твердо уповая на Бога, Лютер приготовился к предстоящей борьбе. Он продумал свою речь, сделал выписки из собственных сочинений и подобрал соответствующие доказательства из Священного Писания для подтверждения своих слов. Затем, положив левую руку на открытую перед ним Священную Книгу, он поднял правую руку к небу и дал обет «оставаться верным Евангелию и откровенно исповедовать веру, даже если он будет призван кровью запечатлеть свое свидетельство».99Там же ВБ 157.2
Когда он вновь явился на сейм, в его лице не было ни тени страха или же смущения. Невозмутимый и миролюбивый, с неустрашимым благородством и мужеством он стоял там — свидетель Божий перед великими мира. Императорский сановник потребовал от него решительного ответа, намерен ли он отречься от своего учения. Лютер отвечал смиренно и кротко, в его голосе не было и намека на возбуждение или горячность. Он держался почтительно и даже застенчиво, но вместе с тем его уверенность и радостное выражение лица поразили все собрание. ВБ 158.1
«Всесветлейший император, светлейшие князья, милостивые государи, — начал он. — Я предстал сегодня перед вами, согласно вчерашнему повелению, и милостью Божьей умоляю Ваше величество и ваши августейшие высочества милостиво выслушать суть дела, которое, я уверен, есть справедливое и истинное. Если я в чем-либо и нарушу этикет и обычаи двора, прошу Вас о прощении, ибо воспитывался я не в царских палатах, но в уединении монастыря».100Там же ВБ 158.2
Затем он отметил, что все его опубликованные сочинения различаются по своему характеру. В некоторых, даже врагами его признанных не только безвредными, но и полезными, он писал о вере и добродетелях. Отречься от них — означало бы осудить истины, признаваемые решительно всеми. В других книгах разоблачались пороки и злоупотребления папства. Признать негодными эти труды — означало бы поддержать тиранию Рима и широко открыть дверь многочисленным и страшным беззакониям. И, наконец, часть этих книг он посвятил критике отдельных лиц, которые защищали царящее в обществе зло. Относительно этих последних он открыто признался, что часто был слишком резок. Не считая себя свободным от ошибок и промахов, Лютер тем не менее подчеркнул, что даже и от этих книг он не может отречься, потому что это придало бы новые силы противникам истины, и они воспользовались бы этим, чтобы еще более жестоко угнетать народ Божий. ВБ 158.3
«Я всего лишь простой смертный, а не Бог, — продолжал он. — Поэтому буду защищать себя так, как это сделал Христос: „Если Я сказал худо, покажи, что худо“… Милосердием Божьим я умоляю Ваше императорское величество и Вас, светлейшие князья, и всех высокопоставленных лиц доказать мне на основании Писания мои ошибки. И как только я буду убежден в этом, я признаюсь в своих заблуждениях и первый брошу свои книги в огонь». ВБ 159.1
«Мои слова ясно показывают, что я все взвесил, что мне отчетливо видны те опасности, каким я подвергаю себя. Но в моей душе нет страха, наоборот, я радуюсь тому, что Евангелие в наши дни, как и прежде, вызывает столкновение мнений и становится предметом борьбы. Ибо Слово Божье никого не оставляет равнодушным. „Я пришел принести на землю не мир, но меч“, — сказал Иисус Христос. Господь величествен и грозен и в Своих предостережениях, и в Своих судах — так будьте осторожны, чтобы, стремясь положить конец разногласиям, вы не стали гонителями святого Слова Божьего, тем самым обрушив на себя всепотопляющий поток непреодолимых несчастий, и бедствий, и вечной гибели… Я могу привести много примеров из Слова Божьего. Я могу рассказать о фараоне, вавилонских и израильских царях, которые ускорили собственную гибель, когда, стремясь укрепить свое государство, выполняли советы, казавшиеся исключительно мудрыми и разумными. „Бог передвигает горы, а они не знают об этом“».101Там же ВБ 159.2
Лютер говорил по-немецки, потом его попросили повторить сказанное, но уже на латыни. Утомленный, он все же согласился и вновь произнес свою речь с прежней ясностью и энергией. Всем происходящим, несомненно, руководило провидение Божье. Многие князья были настолько ослеплены собственными предрассудками, что при первом слушании Лютера они не уразумели логики его доказательств, которая стала вполне ясной для них лишь тогда, когда он повторил все сказанное. ВБ 159.3
Те, кто упорно отгораживались от света и решительно отказывались понять истину, были сильно разгневаны убедительностью слов Лютера. Когда он закончил выступление, председатель сейма с досадой сказал ему: «Ты не ответил на заданный тебе вопрос… Ты должен дать определенный и прямой ответ… Отрекаешься ты или нет?» ВБ 160.1
Реформатор ответил: «Так как Ваше императорское величество и ваши княжеские высочества требуют от меня определенного, простого и прямого ответа, я дам его. Если я не буду убежден свидетельствами Писания и ясными доводами разума — ибо я не могу доверять папе или соборам, поскольку очевидно, что зачастую они ошибались и противоречили сами себе, — то не отрекусь, ибо христианину небезопасно поступать против совести. На том стою и не могу иначе. Да поможет мне Бог! Аминь».102Там же, глава 8 ВБ 160.2
Так сражался этот праведный муж, опираясь на твердый фундамент Слова Божьего. Небесный свет озарил его лицо. Когда он обличал заблуждения и свидетельствовал о превосходстве веры, побеждающей мир, его величие и чистота, его радостная умиротворенность были очевидны всем. ВБ 160.3
Собравшиеся на некоторое время онемели от изумления. Поначалу Лютер говорил столь тихо и почтительно, что это было расценено как покорность. Паписты сочли, что его мужество поколеблено. Просьба Лютера дать ему время для размышления была истолкована ими как предвестие отречения. Сам Карл, презрительно отметивший его истощенный вид, простое платье и безыскусную речь, сказал: «Этот монах никогда не сделает меня еретиком». Но затем твердость Лютера, его смелое поведение, сила и ясность его доказательств привели в изумление всех. Восхищенный император воскликнул: «Как бесстрашно говорит этот монах и с каким непоколебимым мужеством!» Многие германские князья с гордостью смотрели на своего соотечественника, радуясь его успеху. ВБ 160.4
Приверженцы Рима потерпели поражение; их действия предстали в очень неприглядном свете. Свою власть они старались поддержать не ссылками на Священное Писание, но угрозами — этими неизменными аргументами Рима. Председатель сейма, обращаясь к Лютеру, сказал: «Если ты не отречешься, то император и государственные сановники будут совещаться, что можно предпринять против неисправимого еретика». ВБ 161.1
Друзей Лютера, с воодушевлением слушавших его благородную защиту, бросило в дрожь при этих словах, но реформатор спокойно ответил: «Я не могу отречься, да поможет мне Господь!»103Там же ВБ 161.2
Пока князья совещались между собой, Лютеру было приказано оставить сейм. Чувствовалось, что наступил решающий момент. Непоколебимый отказ Лютера подчиниться собору мог оказать большое влияние на всю последующую историю Церкви. Поэтому все сочли необходимым дать ему еще одну возможность отречься. В последний раз его привели на сейм. Снова прозвучал вопрос, отречется ли он от своего учения? «Я уже ответил вам, — произнес он, — ничего другого вы от меня не услышите». Было ясно, что ни обещания, ни угрозы не заставят его уступить требованиям Рима. ВБ 161.3
Папские вожди были крайне раздосадованы тем, что к их могуществу, перед которым трепетали и монархи, и вельможи, простой монах отнесся с таким презрением. Гнев, кипевший в них, могла утолить только его мученическая смерть. Но Лютер, вполне сознавая грозившую ему опасность, держался с подлинно христианским достоинством и спокойствием. Его нельзя было упрекнуть ни в гордости, ни в вспыльчивости, ни в намеренном искажении фактов. Он совершенно забыл о себе, об окружающей его знати и ощущал лишь присутствие Того, Кто был несравненно выше пап, прелатов, королей и императоров. Устами Лютера говорил Сам Христос и говорил с такой силой и величием, что и друзья, и враги Реформации преисполнились благоговением и изумлением. Дух Божий, незримо присутствовавший среди собравшихся, тронул сердца великих империи. Некоторые из князей смело признали справедливость утверждений Лютера. Многие убедились в истине, иные же, увлекшись поначалу, вскоре вернулись к прежним взглядам. Были и люди, убеждения которых еще не сложились в то время, но впоследствии они, изучая Писание, стали бесстрашными приверженцами Реформации. ВБ 161.4
Курфюрст Фридрих, с огромной тревогой ожидавший появления Лютера на сейме, слушал его речь с величайшим волнением. Он с радостью и гордостью отметил мужество своего подданного, его непреклонность и самообладание и укрепился в решимости защищать его. Сравнивая противоборствующие стороны, курфюрст видел, что мудрость пап, прелатов и королей превращается в прах перед могуществом истины. Папство потерпело поражение, отголоски которого звучали во всех народах на протяжении всех последующих веков. ВБ 162.1
Когда легат увидел, какое впечатление произвело выступление Лютера, он впервые начал опасаться за прочность папской власти и решил во что бы то ни стало добиться поражения реформатора. Пустив в ход все свое красноречие, все свое дипломатическое искусство, которым он так славился, легат обрисовал юному императору безумные опасности, которыми грозит потеря дружбы и покровительства могущественного римского престола из-за какого-то ничтожного монаха. ВБ 162.2
Его слова возымели действие. На следующий день после выступления Лютера Карл огласил на сейме решение и впредь продолжать политику своих предшественников, поддерживая и защищая католическую веру. И поскольку Лютер не отказался от своих заблуждений, то против него и его последователей будут предприняты самые строгие меры. «Одинокий монах, одурманенный собственным безумием, посмел восстать против веры всего христианского мира. Я пожертвую своими владениями, казной, друзьями, собой, всей своей жизнью, но положу конец этому нечестию. Пусть этот августинский монах отправляется восвояси и не смеет смущать народ. А я начну против него и упорных его сторонников самую решительную борьбу. Отлучу их от Церкви, изгоню из общества, буду бороться с ними любыми средствами, пока не уничтожу. Я призываю представителей всех земель проявить себя настоящими, преданными христианами».104Там же, глава 9 Тем не менее император подчеркнул, что охранная грамота, выданная Лютеру, неприкосновенна и, прежде чем будут предприняты какие-либо меры против него, он должен в полной безопасности возвратиться к себе домой. ВБ 162.3
Теперь сейм разделился на два противоположных лагеря. Папские посланники требовали лишить Лютера охранной грамоты. «Рейн, — говорили они, — должен принять его пепел, как он принял прах Яна Гуса сто лет назад».105Там же Но князья Германии, которые сами были приверженцами папства и открытыми врагами Лютера, протестовали против такого вероломства, позорящего честь всего народа. Они указали на бедствия, последовавшие после смерти Гуса, и заявили, что не позволят вновь навлечь на Германию и на голову их юного императора подобные ужасы. ВБ 163.1
Сам Карл отверг это низкое предложение: «Если честь и вера будут изгнаны из всего мира, то они должны найти убежище в сердцах князей».106Там же Злейшие враги Лютера продолжали уговаривать императора поступить с реформатором так, как это сделал Сигизмунд с Гусом, то есть предать его милости Церкви; но, вспомнив, как на открытом собрании Гус, указывая на свои цепи, напомнил монарху о его клятвенном слове, Карл V заявил: «Я не хочу краснеть, подобно Сигизмунду».107Ленфан, том 1, с. 422 ВБ 163.2
И все же Карл вполне сознательно отверг истины, которые проповедовал Лютер. «Я твердо намерен идти по стопам моих предков», — писал он.108Д’Обинье, книга 7. глава 9 Карл решил не отступать от старых обычаев даже ради истины и правды. Раз его отцы поступали так, то и он тоже был готов поддерживать папство со всей его жестокостью и порочностью. Таким образом, он решил слепо следовать примеру отцов и не захотел принять новый свет или исполнять обязанности, которыми сознательно или по невежеству пренебрегали его предки. ВБ 163.3
И в наши дни есть немало людей, которые упорно держатся отеческих обычаев и преданий. Когда Господь посылает новый свет, они отказываются принять его лишь потому, что отцы их по невежеству своему не ходили в этом свете. Но мы находимся в ином положении, нежели наши предки, и, следовательно, у нас иные обязанности и совершенно иной долг. Бог не одобрит нас, если мы, вместо того чтобы самостоятельно постигать Слово истины и определять им свой долг и ответственность, будем оглядываться на наших отцов. На нас больше ответственности, чем на наших предках: ведь наши души освещает и свет, полученный от предков, и новый свет, который освещает нас со страниц Слова Божьего. ВБ 164.1
Христос так сказал о неверующих иудеях: «Если бы Я не пришел и не говорил им, то не имели бы греха; а теперь не имеют извинения во грехе своем» (Иоанна 15:22). Та же самая Божественная сила устами Лютера говорила с германским сеймом. И когда свет истины Слова Божьего озарил собравшихся, Дух Божий в последний раз умолял многих из них обратиться. Подобно Пилату, несколько веков назад допустившему, чтобы гордость и жажда славы закрыли его сердце перед Искупителем мира, подобно напуганному Феликсу, встретившему вестника истины словами: «Теперь пойди, а когда найду время, позову тебя», подобно надменному Агриппе, признавшему: «Ты не много не убеждаешь меня сделаться Христианином» (Деяния 24:25; 26:28) и все же не принявшему света, посланного ему Небом, поступил и Карл V, отвергая свет истины ради земных почестей. ВБ 164.2
Слухи об опасности, угрожавшей Лютеру, вызвали в городе всеобщее волнение. У реформатора было много друзей, которые, зная вероломство и жестокость Рима ко всем, кто осмеливается разоблачать его пороки, решили спасти его. Сотни знатных мужей предлагали Лютеру свое покровительство. Многие открыто называли императорское решение раболепством перед Римом. На воротах домов, на общественных зданиях появились плакаты: одни защищали Лютера, другие — осуждали. Кое-где можно было прочитать простые, но многозначительные слова премудрого Соломона: «Горе тебе, земля, когда царь твой отрок» (Екклесиаста 10:16). Всеобщий взрыв сочувствия Лютеру, охвативший всю Германию, убедил и императора, и сейм, что малейшая несправедливость к реформатору поставит под угрозу не только мир в империи, но и прочность трона. ВБ 164.3
Фридрих Саксонский вел себя очень осторожно, тщательно скрывая свое истинное отношение к реформатору и в то же время охраняя его с неусыпной бдительностью, наблюдая за всеми его перемещениями и за действиями врагов. Но нашлось немало людей, которые и не пытались скрыть своего благорасположения к Лютеру. Его посещали князья, графы, бароны, светские и церковные деятели. «Небольшая комната доктора, — писал Спалатин, — не могла вместить всех приходящих к нему».109Мартин, том 1, с. 404 Народ смотрел на него как на сверхчеловека. Даже те, кто не разделял его взглядов, не могли не восхищаться его благочестием и благородством, побуждающим реформатора скорее принять смерть, чем поступить вопреки своей совести. ВБ 165.1
Лютера настойчиво пытались заставить пойти на компромисс с Римом. Вельможи внушали ему, что, продолжая упорствовать и выступать против Церкви и сейма, он добьется лишь изгнания из страны и окажется без защиты. На это Лютер ответил: «Евангелие Христа всегда кого-то задевает и вызывает противодействие… Почему страх и опасения должны разлучить меня с Господом и Его Божественным Словом, которое одно лишь истинно? Нет, я лучше отдам мою жизнь!»110Д’Обинье, книга 7, глава 10 ВБ 165.2
И снова его убеждали подчиниться императору, уверяя, что тогда ему ничто не будет угрожать. «Я согласен, — ответил Лютер, — от всего сердца, чтобы каждый — от императора до самого скромного христианина — читал и критиковал мои труды, но только при условии: делать это во свете Слова Божьего. Людям не остается ничего другого, как только повиноваться Священному Писанию. Я сам всецело предан ему, и бесполезно принуждать мою совесть».111Там же ВБ 166.1
Немного позже при подобном разговоре он заявил: «Я согласен отказаться от охранной грамоты и отдать жизнь в руки императора, но от Слова Божьего не отрекусь никогда!»112Там же Лютер выразил готовность подчиниться решению сейма, но при условии, что оно будет соответствовать Священному Писанию. «Что касается Слова Божьего и веры, — сказал он, — то каждый христианин может судить об этих вещах наравне с папой и его бесчисленными соборами».113Мартин, том 1, с. 410 И вскоре все — и друзья, и враги — пришли к убеждению, что дальнейшие попытки примирить Лютера с Римом бесполезны. ВБ 166.2
Если бы Лютер уступил хотя бы в одном пункте, тогда бы сатана и все его воинство торжествовали победу. Но его непоколебимая твердость явилась залогом освобождения Церкви и положила начало новой, лучшей эры. Влияние этого одного человека, который осмелился мыслить и действовать самостоятельно в такой сфере, как религия, не могло не воздействовать на Церковь и мир, причем это воздействие не ограничивалось его временем, но распространилось на все грядущие поколения. До конца истории твердость и верность Лютера будут поддерживать всех, кто окажется в подобной ситуации. Сила и величие Божье выше решений, которые принимают люди, выше могущества сатаны. ВБ 166.3
Вскоре императорским указом Лютеру повелели отправиться домой, и он знал, что вслед за этим последует и его осуждение. Грозовые тучи нависли над ним, но он оставлял Вормс с ликующим сердцем. «Сам дьявол, — говорил он, — охранял папскую крепость, но Христос пробил брешь в стене, и сатана вынужден был признать, что Господь сильнее его».114Д’Обинье, книга 7, глава 11 ВБ 166.4
После своего отъезда Лютер, не хотевший, чтобы его твердость была превратно истолкована, писал императору: «Пусть Бог, Который видит сердца всех, будет и моим Свидетелем и подтвердит, что я готов со всей покорностью, в чести и бесчестии, в жизни или смерти повиноваться Вашему величеству, но ни в коем случае не могу идти против Слова Божьего, которым и живет человек. Во всем, что касается светской жизни, моя верность Вам будет неизменна, так как спасение не зависит от того, приобрету я что-то в этой жизни или потеряю. Но там, где дело касается вопросов вечности, Бог не желает, чтобы один человек подчинялся другому. Ибо такое подчинение в духовных вопросах является настоящим поклонением, а поклоняться должно только лишь Творцу».115Там же ВБ 167.1
На обратном пути из Вормса Лютера встречали еще радушнее и теплее. Высокое духовенство приветствовало отлученного от Церкви монаха, и гражданские власти с почетом встречали человека, осужденного императором. Его просили произнести проповедь, и, пренебрегая запретом императора, он взошел на кафедру. «Я никогда не обещал заключить в оковы Слово Божье, — сказал он, — и не буду делать этого».116Мартин, том 1, с. 420 ВБ 167.2
Как только Лютер покинул Вормс, паписты заставили императора издать указ против него. В этом декрете Лютер был назван «сатаной в образе человека, одетого в монашеское платье».117Д’Обинье, книга 7, глава 11 Предписывалось сразу по истечении срока охранной грамоты предпринять самые решительные меры, чтобы прекратить его деятельность. Никто не имел права оказывать ему гостеприимство, делиться с ним пищей или водой; никто не имел права выражать ему поддержку и сочувствие ни словом, ни делом. Где бы он ни находился, всюду его могли арестовать и предать в руки властей. Его приверженцы также подлежали аресту, а их имущество — конфискации. Его сочинения подлежали уничтожению, и каждому, кто осмелится нарушить этот декрет, грозили подобные кары. Курфюрст Саксонский и князья, благосклонно относившиеся к Лютеру, вскоре после отъезда реформатора оставили Вормс, и сейм тотчас утвердил императорский указ. Приверженцы Рима торжествовали. Теперь, как они полагали, Реформация обречена на провал. ВБ 167.3
Но Господь предусмотрел избавление Своего раба от опасности. Бдительное око следило за каждым движением Лютера, и в благородном сердце зрела решимость спасти его. Становилось очевидным, что Рим удовлетворится только смертью реформатора, спастись от гибели можно было, лишь укрывшись в тайном убежище. Бог дал мудрость Фридриху Саксонскому, и он придумал план спасения Лютера. При помощи верных людей замысел курфюрста был приведен в исполнение, и реформатора укрыли и от друзей, и от врагов. Возвращавшегося домой Лютера неожиданно схватили, разлучили с его спутниками и поспешно отвезли лесной дорогой в Вартбургский замок — неприступную горную крепость. Похищение Лютера было окружено такой непроницаемой тайной, что даже сам Фридрих долгое время ничего не знал о его местопребывании. Курфюрста намеренно не посвящали в подробности свершившегося: тому, кто ничего не знает, легко хранить тайну. Фридрих довольствовался известием о том, что реформатор в безопасности. ВБ 168.1
Прошли весна, лето, осень, наступила зима, а Лютер по-прежнему оставался пленником. Алеандр и его приверженцы ликовали, думая, что свет Евангелия скоро совсем погаснет. Но, вопреки их ожиданиям, реформатор наполнял свой светильник из сокровищницы истины, и свет его должен был засиять еще ярче. ВБ 168.2
В дружественной атмосфере Вартбурга Лютер некоторое время отдыхал после волнений и ожесточенной борьбы. Но долго наслаждаться покоем и тишиной он не мог. Привыкший к активной жизни и упорной борьбе, он с трудом переносил вынужденное бездействие. Находясь в одиночестве, он не переставал думать о положении Церкви и в отчаянии восклицал: «О, в эти последние дни Его гнева нет ни одного человека, который бы, как стена, стоял пред Господом, чтобы спасти Израиля!»118Там же, книга 9, глава 2 Порой Лютеру начинало казаться, что его, оставившего поле битвы, могут заподозрить в трусости. Он упрекал себя в праздности и успокоенности и в то же самое время ежедневно совершал больше, чем вообще в состоянии сделать человек. Его перо никогда не лежало без дела. Враги Лютера, льстившие себе надеждой, что заставили его умолкнуть, вскоре были встревожены и неприятно удивлены очевидными доказательствами его продолжающейся деятельности. Целый поток трактатов, вышедших из-под его пера, распространялся по всей Германии. Неоценима заслуга Лютера перед соотечественниками — ведь это он перевел на немецкий язык Новый Завет. Со своего скалистого Патмоса он в течение целого года продолжал проповедовать Евангелие, порицая грехи и заблуждения современников. ВБ 168.3
Бог удалил Своего раба со сцены общественной жизни не только для того, чтобы спасти ему жизнь и дать возможность заняться другими важными трудами. Нет, Господь преследовал куда более далеко идущие и возвышенные цели. В уединении и тишине своего горного убежища Лютер был лишен человеческой признательности и лести. Он был избавлен от гордости и самоуверенности, к которым так часто приводит успех. Страдания и смирение вновь приготовили его к безопасному странствию по тем головокружительным вершинам, куда он был так внезапно вознесен. ВБ 169.1
Когда люди радуются свободе, которую дарует истина, они склонны прославлять тех, чьими руками Господь разорвал цепи заблуждения и суеверия. Сатана старается отвратить мысли и чувства людей от Бога и сосредоточить их внимание на человеческих орудиях и посредниках. Он побуждает прославлять только орудие и пренебрегать Рукой, управляющей всеми событиями. Нередко религиозные вожди, пресытившись хвалой и преклонением, перестают ощущать свою зависимость от Бога и становятся самоуверенными. И тогда они пытаются заставить людей доверять больше им, а не Слову Божьему. Реформа в Церкви часто приостанавливалась, так как приверженцы ее лелеяли в себе дух преклонения перед человеком. Господь желал уберечь дело Реформации от подобной опасности. Он желал, чтобы эта работа была скреплена Божественной, но не человеческой печатью. Люди стали видеть в Лютере толкователя истины, и тогда он был отодвинут в тень, чтобы взоры всех обратились к вечному Автору истины. ВБ 169.2
Chapter 8—Luther Before the Diet
A new emperor, Charles V, had ascended the throne of Germany, and the emissaries of Rome hastened to present their congratulations and induce the monarch to employ his power against the Reformation. On the other hand, the elector of Saxony, to whom Charles was in great degree indebted for his crown, entreated him to take no step against Luther until he should have granted him a hearing. The emperor was thus placed in a position of great perplexity and embarrassment. The papists would be satisfied with nothing short of an imperial edict sentencing Luther to death. The elector had declared firmly that “neither his imperial majesty nor any other person had shown that Luther’s writings had been refuted;” therefore he requested “that Dr. Luther should be furnished with a safe-conduct, so that he might appear before a tribunal of learned, pious, and impartial judges.”—D’Aubigne, b. 6, ch. 11. GC 145.1
The attention of all parties was now directed to the assembly of the German states which convened at Worms soon after the accession of Charles to the empire. There were important political questions and interests to be considered by this national council; for the first time the princes of Germany were to meet their youthful monarch in deliberative assembly. From all parts of the fatherland had come the dignitaries of church and state. Secular lords, highborn, powerful, and jealous of their hereditary rights; princely ecclesiastics, flushed with their conscious superiority in rank and power; courtly knights and their armed retainers; and ambassadors from foreign and distant lands,—all gathered at Worms. Yet in that vast assembly the subject that excited the deepest interest was the cause of the Saxon Reformer. GC 145.2
Charles had previously directed the elector to bring Luther with him to the Diet, assuring him of protection, and promising a free discussion, with competent persons, of the questions in dispute. Luther was anxious to appear before the emperor. His health was at this time much impaired; yet he wrote to the elector: “If I cannot go to Worms in good health, I will be carried there, sick as I am. For if the emperor calls me, I cannot doubt that it is the call of God Himself. If they desire to use violence against me, and that is very probable (for it is not for their instruction that they order me to appear), I place the matter in the Lord’s hands. He still lives and reigns who preserved the three young men in the burning fiery furnace. If He will not save me, my life is of little consequence. Let us only prevent the gospel from being exposed to the scorn of the wicked, and let us shed our blood for it, for fear they should triumph. It is not for me to decide whether my life or my death will contribute most to the salvation of all.... You may expect everything from me... except flight and recantation. Fly I cannot, and still less retract.”—Ibid., b. 7, ch. 1. GC 146.1
As the news was circulated at Worms that Luther was to appear before the Diet, a general excitement was created. Aleander, the papal legate to whom the case had been specially entrusted, was alarmed and enraged. He saw that the result would be disastrous to the papal cause. To institute inquiry into a case in which the pope had already pronounced sentence of condemnation would be to cast contempt upon the authority of the sovereign pontiff. Furthermore, he was apprehensive that the eloquent and powerful arguments of this man might turn away many of the princes from the cause of the pope. He therefore, in the most urgent manner, remonstrated with Charles against Luther’s appearance at Worms. About this time the bull declaring Luther’s excommunication was published; and this, coupled with the representations of the legate, induced the emperor to yield. He wrote to the elector that if Luther would not retract, he must remain at Wittenberg. GC 146.2
Not content with this victory, Aleander labored with all the power and cunning at his command to secure Luther’s condemnation. With a persistence worthy of a better cause, he urged the matter upon the attention of princes, prelates, and other members of the assembly, accusing the Reformer of “sedition, rebellion, impiety, and blasphemy.” But the vehemence and passion manifested by the legate revealed too plainly the spirit by which he was actuated. “He is moved by hatred and vengeance,” was the general remark, “much more than by zeal and piety.”—Ibid., b. 7, ch. 1. The majority of the Diet were more than ever inclined to regard Luther’s cause with favor. GC 147.1
With redoubled zeal Aleander urged upon the emperor the duty of executing the papal edicts. But under the laws of Germany this could not be done without the concurrence of the princes; and, overcome at last by the legate’s importunity, Charles bade him present his case to the Diet. “It was a proud day for the nuncio. The assembly was a great one: the cause was even greater. Aleander was to plead for Rome, ... the mother and mistress of all churches.” He was to vindicate the princedom of Peter before the assembled principalities of Christendom. “He had the gift of eloquence, and he rose to the greatness of the occasion. Providence ordered it that Rome should appear and plead by the ablest of her orators in the presence of the most august of tribunals, before she was condemned.”—Wylie, b. 6, ch. 4. With some misgivings those who favored the Reformer looked forward to the effect of Aleander’s speech. The elector of Saxony was not present, but by his direction some of his councilors attended to take notes of the nuncio’s address. GC 147.2
With all the power of learning and eloquence, Aleander set himself to overthrow the truth. Charge after charge he hurled against Luther as an enemy of the church and the state, the living and the dead, clergy and laity, councils and private Christians. “In Luther’s errors there is enough,” he declared, to warrant the burning of “a hundred thousand heretics.” GC 148.1
In conclusion he endeavored to cast contempt upon the adherents of the reformed faith: “What are all these Lutherans? A crew of insolent pedagogues, corrupt priests, dissolute monks, ignorant lawyers, and degraded nobles, with the common people whom they have misled and perverted. How far superior to them is the Catholic party in number, ability, and power! A unanimous decree from this illustrious assembly will enlighten the simple, warn the imprudent, decide the waverers, and give strength to the weak.”—D’Aubigne, b. 7, ch. 3. GC 148.2
With such weapons the advocates of truth in every age have been attacked. The same arguments are still urged against all who dare to present, in opposition to established errors, the plain and direct teachings of God’s word. “Who are these preachers of new doctrines?” exclaim those who desire a popular religion. “They are unlearned, few in numbers, and of the poorer class. Yet they claim to have the truth, and to be the chosen people of God. They are ignorant and deceived. How greatly superior in numbers and influence is our church! How many great and learned men are among us! How much more power is on our side!” These are the arguments that have a telling influence upon the world; but they are no more conclusive now than in the days of the Reformer. GC 148.3
The Reformation did not, as many suppose, end with Luther. It is to be continued to the close of this world’s history. Luther had a great work to do in reflecting to others the light which God had permitted to shine upon him; yet he did not receive all the light which was to be given to the world. From that time to this, new light has been continually shining upon the Scriptures, and new truths have been constantly unfolding. GC 148.4
The legate’s address made a deep impression upon the Diet. There was no Luther present, with the clear and convincing truths of God’s word, to vanquish the papal champion. No attempt was made to defend the Reformer. There was manifest a general disposition not only to condemn him and the doctrines which he taught, but if possible to uproot the heresy. Rome had enjoyed the most favorable opportunity to defend her cause. All that she could say in her own vindication had been said. But the apparent victory was the signal of defeat. Henceforth the contrast between truth and error would be more clearly seen, as they should take the field in open warfare. Never from that day would Rome stand as secure as she had stood. GC 149.1
While most of the members of the Diet would not have hesitated to yield up Luther to the vengeance of Rome, many of them saw and deplored the existing depravity in the church, and desired a suppression of the abuses suffered by the German people in consequence of the corruption and greed of the hierarchy. The legate had presented the papal rule in the most favorable light. Now the Lord moved upon a member of the Diet to give a true delineation of the effects of papal tyranny. With noble firmness, Duke George of Saxony stood up in that princely assembly and specified with terrible exactness the deceptions and abominations of popery, and their dire results. In closing he said: GC 149.2
“These are some of the abuses that cry out against Rome. All shame has been put aside, and their only object is ... money, money, money, ... so that the preachers who should teach the truth, utter nothing but falsehoods, and are not only tolerated, but rewarded, because the greater their lies, the greater their gain. It is from this foul spring that such tainted waters flow. Debauchery stretches out the hand to avarice.... Alas, it is the scandal caused by the clergy that hurls so many poor souls into eternal condemnation. A general reform must be effected.”—Ibid., b. 7, ch. 4. GC 149.3
A more able and forcible denunciation of the papal abuses could not have been presented by Luther himself; and the fact that the speaker was a determined enemy of the Reformer’s gave greater influence to his words. GC 150.1
Had the eyes of the assembly been opened, they would have beheld angels of God in the midst of them, shedding beams of light athwart the darkness of error and opening minds and hearts to the reception of truth. It was the power of the God of truth and wisdom that controlled even the adversaries of the reformation, and thus prepared the way for the great work about to be accomplished. Martin Luther was not present; but the voice of One greater than Luther had been heard in that assembly. GC 150.2
A committee was at once appointed by the Diet to prepare an enumeration of the papal oppressions that weighed so heavily on the German people. This list, containing a hundred and one specifications, was presented to the emperor, with a request that he would take immediate measures for the correction of these abuses. “What a loss of Christian souls,” said the petitioners, “what depredations, what extortions, on account of the scandals by which the spiritual head of Christendom is surrounded! It is our duty to prevent the ruin and dishonor of our people. For this reason we most humbly but most urgently entreat you to order a general reformation, and to undertake its accomplishment.”—Ibid., b. 7, ch. 4. GC 150.3
The council now demanded the Reformer’s appearance before them. Notwithstanding the entreaties, protests, and threats of Aleander, the emperor at last consented, and Luther was summoned to appear before the Diet. With the summons was issued a safe-conduct, ensuring his return to a place of security. These were borne to Wittenberg by a herald, who was commissioned to conduct him to Worms. GC 150.4
The friends of Luther were terrified and distressed. Knowing the prejudice and enmity against him, they feared that even his safe-conduct would not be respected, and they entreated him not to imperil his life. He replied: “The papists do not desire my coming to Worms, but my condemnation and my death. It matters not. Pray not for me, but for the word of God.... Christ will give me His Spirit to overcome these ministers of error. I despise them during my life; I shall triumph over them by my death. They are busy at Worms about compelling me to retract; and this shall be my retraction: I said formerly that the pope was Christ’s vicar; now I assert that he is our Lord’s adversary, and the devil’s apostle.”—Ibid., b. 7, ch. 6. GC 150.5
Luther was not to make his perilous journey alone. Besides the imperial messenger, three of his firmest friends determined to accompany him. Melanchthon earnestly desired to join them. His heart was knit to Luther’s, and he yearned to follow him, if need be, to prison or to death. But his entreaties were denied. Should Luther perish, the hopes of the Reformation must center upon his youthful colaborer. Said the Reformer as he parted from Melanchthon: “If I do not return, and my enemies put me to death, continue to teach, and stand fast in the truth. Labor in my stead.... If you survive, my death will be of little consequence.”—Ibid., b. 7, ch. 7. Students and citizens who had gathered to witness Luther’s departure were deeply moved. A multitude whose hearts had been touched by the gospel, bade him farewell with weeping. Thus the Reformer and his companions set out from Wittenberg. GC 151.1
On the journey they saw that the minds of the people were oppressed by gloomy forebodings. At some towns no honors were proffered them. As they stopped for the night, a friendly priest expressed his fears by holding up before Luther the portrait of an Italian reformer who had suffered martyrdom. The next day they learned that Luther’s writings had been condemned at Worms. Imperial messengers were proclaiming the emperor’s decree and calling upon the people to bring the proscribed works to the magistrates. The herald, fearing for Luther’s safety at the council, and thinking that already his resolution might be shaken, asked if he still wished to go forward. He answered: “Although interdicted in every city, I shall go on.”—Ibid., b. 7, ch. 7. GC 151.2
At Erfurt, Luther was received with honor. Surrounded by admiring crowds, he passed through the streets that he had often traversed with his beggar’s wallet. He visited his convent cell, and thought upon the struggles through which the light now flooding Germany had been shed upon his soul. He was urged to preach. This he had been forbidden to do, but the herald granted him permission, and the friar who had once been made the drudge of the convent, now entered the pulpit. GC 152.1
To a crowded assembly he spoke from the words of Christ, “Peace be unto you.” “Philosophers, doctors, and writers,” he said, “have endeavored to teach men the way to obtain everlasting life, and they have not succeeded. I will now tell it to you: ... God has raised one Man from the dead, the Lord Jesus Christ, that He might destroy death, extirpate sin, and shut the gates of hell. This is the work of salvation.... Christ has vanquished! this is the joyful news; and we are saved by His work, and not by our own.... Our Lord Jesus Christ said, ‘Peace be unto you; behold My hands;’ that is to say, Behold, O man! it is I, I alone, who have taken away thy sin, and ransomed thee; and now thou hast peace, saith the Lord.” GC 152.2
He continued, showing that true faith will be manifested by a holy life. “Since God has saved us, let us so order our works that they may be acceptable to Him. Art thou rich? let thy goods administer to the necessities of the poor. Art thou poor? let thy services be acceptable to the rich. If thy labor is useful to thyself alone, the service that thou pretendest to render unto God is a lie.”—Ibid., b. 7, ch. 7. GC 152.3
The people listened as if spellbound. The bread of life was broken to those starving souls. Christ was lifted up before them as above popes, legates, emperors, and kings. Luther made no reference to his own perilous position. He did not seek to make himself the object of thought or sympathy. In the contemplation of Christ he had lost sight of self. He hid behind the Man of Calvary, seeking only to present Jesus as the sinner’s Redeemer. GC 152.4
As the Reformer proceeded on his journey, he was everywhere regarded with great interest. An eager multitude thronged about him, and friendly voices warned him of the purpose of the Romanists. “They will burn you,” said some, “and reduce your body to ashes, as they did with John Huss.” Luther answered, “Though they should kindle a fire all the way from Worms to Wittenberg, the flames of which reached to heaven, I would walk through it in the name of the Lord; I would appear before them; I would enter the jaws of this behemoth, and break his teeth, confessing the Lord Jesus Christ.”—Ibid., b. 7, ch. 7. GC 153.1
The news of his approach to Worms created great commotion. His friends trembled for his safety; his enemies feared for the success of their cause. Strenuous efforts were made to dissuade him from entering the city. At the instigation of the papists he was urged to repair to the castle of a friendly knight, where, it was declared, all difficulties could be amicably adjusted. Friends endeavored to excite his fears by describing the dangers that threatened him. All their efforts failed. Luther, still unshaken, declared: “Even should there be as many devils in Worms as tiles on the housetops, still I would enter it.”—Ibid., b. 7, ch. 7. GC 153.2
Upon his arrival at Worms, a vast crowd flocked to the gates to welcome him. So great a concourse had not assembled to greet the emperor himself. The excitement was intense, and from the midst of the throng a shrill and plaintive voice chanted a funeral dirge as a warning to Luther of the fate that awaited him. “God will be my defense,” said he, as he alighted from his carriage. GC 153.3
The papists had not believed that Luther would really venture to appear at Worms, and his arrival filled them with consternation. The emperor immediately summoned his councilors to consider what course should be pursued. One of the bishops, a rigid papist, declared: “We have long consulted on this matter. Let your imperial majesty get rid of this man at once. Did not Sigismund cause John Huss to be burnt? We are not bound either to give or to observe the safe-conduct of a heretic.” “No,” said the emperor, “we must keep our promise.”—Ibid., b. 7, ch. 8. It was therefore decided that the Reformer should be heard. GC 153.4
All the city were eager to see this remarkable man, and a throng of visitors soon filled his lodgings. Luther had scarcely recovered from his recent illness; he was wearied from the journey, which had occupied two full weeks; he must prepare to meet the momentous events of the morrow, and he needed quiet and repose. But so great was the desire to see him that he had enjoyed only a few hours’ rest when noblemen, knights, priests, and citizens gathered eagerly about him. Among these were many of the nobles who had so boldly demanded of the emperor a reform of ecclesiastical abuses and who, says Luther, “had all been freed by my gospel.”—Martyn, page 393. Enemies, as well as friends, came to look upon the dauntless monk; but he received them with unshaken calmness, replying to all with dignity and wisdom. His bearing was firm and courageous. His pale, thin face, marked with the traces of toil and illness, wore a kindly and even joyous expression. The solemnity and deep earnestness of his words gave him a power that even his enemies could not wholly withstand. Both friends and foes were filled with wonder. Some were convinced that a divine influence attended him; others declared, as had the Pharisees concerning Christ: “He hath a devil.” GC 154.1
On the following day Luther was summoned to attend the Diet. An imperial officer was appointed to conduct him to the hall of audience; yet it was with difficulty that he reached the place. Every avenue was crowded with spectators eager to look upon the monk who had dared resist the authority of the pope. GC 154.2
As he was about to enter the presence of his judges, an old general, the hero of many battles, said to him kindly: “Poor monk, poor monk, thou art now going to make a nobler stand than I or any other captains have ever made in the bloodiest of our battles. But if thy cause is just, and thou art sure of it, go forward in God’s name, and fear nothing. God will not forsake thee.”—D’Aubigne, b. 7, ch. 8. GC 154.3
At length Luther stood before the council. The emperor occupied the throne. He was surrounded by the most illustrious personages in the empire. Never had any man appeared in the presence of a more imposing assembly than that before which Martin Luther was to answer for his faith. “This appearance was of itself a signal victory over the papacy. The pope had condemned the man, and he was now standing before a tribunal which, by this very act, set itself above the pope. The pope had laid him under an interdict, and cut him off from all human society; and yet he was summoned in respectful language, and received before the most august assembly in the world. The pope had condemned him to perpetual silence, and he was now about to speak before thousands of attentive hearers drawn together from the farthest parts of Christendom. An immense revolution had thus been effected by Luther’s instrumentality. Rome was already descending from her throne, and it was the voice of a monk that caused this humiliation.”—Ibid., b. 7, ch. 8. GC 155.1
In the presence of that powerful and titled assembly the lowly born Reformer seemed awed and embarrassed. Several of the princes, observing his emotion, approached him, and one of them whispered: “Fear not them which kill the body, but are not able to kill the soul.” Another said: “When ye shall be brought before governors and kings for My sake, it shall be given you, by the Spirit of your Father, what ye shall say.” Thus the words of Christ were brought by the world’s great men to strengthen His servant in the hour of trial. GC 155.2
Luther was conducted to a position directly in front of the emperor’s throne. A deep silence fell upon the crowded assembly. Then an imperial officer arose and, pointing to a collection of Luther’s writings, demanded that the Reformer answer two questions—whether he acknowledged them as his, and whether he proposed to retract the opinions which he had therein advanced. The titles of the books having been read, Luther replied that as to the first question, he acknowledged the books to be his. “As to the second,” he said, “seeing that it is a question which concerns faith and the salvation of souls, and in which the word of God, the greatest and most precious treasure either in heaven or earth, is involved, I should act imprudently were I to reply without reflection. I might affirm less than the circumstance demands, or more than truth requires, and so sin against this saying of Christ: ‘Whosoever shall deny Me before men, him will I also deny before My Father which is in heaven.’ [Matthew 10:33.] For this reason I entreat your imperial majesty, with all humility, to allow me time, that I may answer without offending against the word of God.”—D’Aubigne, b. 7, ch. 8. GC 155.3
In making this request, Luther moved wisely. His course convinced the assembly that he did not act from passion or impulse. Such calmness and self-command, unexpected in one who had shown himself bold and uncompromising, added to his power, and enabled him afterward to answer with a prudence, decision, wisdom, and dignity that surprised and disappointed his adversaries, and rebuked their insolence and pride. GC 156.1
The next day he was to appear to render his final answer. For a time his heart sank within him as he contemplated the forces that were combined against the truth. His faith faltered; fearfulness and trembling came upon him, and horror overwhelmed him. Dangers multiplied before him; his enemies seemed about to triumph, and the powers of darkness to prevail. Clouds gathered about him and seemed to separate him from God. He longed for the assurance that the Lord of hosts would be with him. In anguish of spirit he threw himself with his face upon the earth and poured out those broken, heart-rending cries, which none but God can fully understand. GC 156.2
“O almighty and everlasting God,” he pleaded, “how terrible is this world! Behold, it openeth its mouth to swallow me up, and I have so little trust in Thee.... If it is only in the strength of this world that I must put my trust, all is over.... My last hour is come, my condemnation has been pronounced.... O God, do Thou help me against all the wisdom of the world. Do this, ... Thou alone; ... for this is not my work, but Thine. I have nothing to do here, nothing to contend for with these great ones of the world.... But the cause is Thine, ... and it is a righteous and eternal cause. O Lord, help me! Faithful and unchangeable God, in no man do I place my trust.... All that is of man is uncertain; all that cometh of man fails.... Thou hast chosen me for this work.... Stand at my side, for the sake of Thy well-beloved Jesus Christ, who is my defense, my shield, and my strong tower.”—Ibid., b. 7, ch. 8. GC 156.3
An all-wise Providence had permitted Luther to realize his peril, that he might not trust to his own strength and rush presumptuously into danger. Yet it was not the fear of personal suffering, a dread of torture or death, which seemed immediately impending, that overwhelmed him with its terror. He had come to the crisis, and he felt his insufficiency to meet it. Through his weakness the cause of truth might suffer loss. Not for his own safety, but for the triumph of the gospel did he wrestle with God. Like Israel’s, in that night struggle beside the lonely stream, was the anguish and conflict of his soul. Like Israel, he prevailed with God. In his utter helplessness his faith fastened upon Christ, the mighty Deliverer. He was strengthened with the assurance that he would not appear alone before the council. Peace returned to his soul, and he rejoiced that he was permitted to uplift the word of God before the rulers of the nations. GC 157.1
With his mind stayed upon God, Luther prepared for the struggle before him. He thought upon the plan of his answer, examined passages in his own writings, and drew from the Holy Scriptures suitable proofs to sustain his positions. Then, laying his left hand on the Sacred Volume, which was open before him, he lifted his right hand to heaven and vowed “to remain faithful to the gospel, and freely to confess his faith, even should he seal his testimony with his blood.”—Ibid., b. 7, ch. 8. GC 157.2
When he was again ushered into the presence of the Diet, his countenance bore no trace of fear or embarrassment. Calm and peaceful, yet grandly brave and noble, he stood as God’s witness among the great ones of the earth. The imperial officer now demanded his decision as to whether he desired to retract his doctrines. Luther made his answer in a subdued and humble tone, without violence or passion. His demeanor was diffident and respectful; yet he manifested a confidence and joy that surprised the assembly. GC 158.1
“Most serene emperor, illustrious princes, gracious lords,” said Luther, “I appear before you this day, in conformity with the order given me yesterday, and by God’s mercies I conjure your majesty and your august highnesses to listen graciously to the defense of a cause which I am assured is just and true. If, through ignorance, I should transgress the usages and proprieties of courts, I entreat you to pardon me; for I was not brought up in the palaces of kings, but in the seclusion of a convent.”—Ibid., b. 7, ch. 8. GC 158.2
Then, proceeding to the question, he stated that his published works were not all of the same character. In some he had treated of faith and good works, and even his enemies declared them not only harmless but profitable. To retract these would be to condemn truths which all parties confessed. The second class consisted of writings exposing the corruptions and abuses of the papacy. To revoke these works would strengthen the tyranny of Rome and open a wider door to many and great impieties. In the third class of his books he had attacked individuals who had defended existing evils. Concerning these he freely confessed that he had been more violent than was becoming. He did not claim to be free from fault; but even these books he could not revoke, for such a course would embolden the enemies of truth, and they would then take occasion to crush God’s people with still greater cruelty. GC 158.3
“Yet I am but a mere man, and not God,” he continued; “I shall therefore defend myself as Christ did: ‘If I have spoken evil, bear witness of the evil.’ ... By the mercy of God, I conjure you, most serene emperor, and you, most illustrious princes, and all men of every degree, to prove from the writings of the prophets and apostles that I have erred. As soon as I am convinced of this, I will retract every error, and be the first to lay hold of my books and throw them into the fire. GC 159.1
“What I have just said plainly shows, I hope, that I have carefully weighed and considered the dangers to which I expose myself; but far from being dismayed, I rejoice to see that the gospel is now, as in former times, a cause of trouble and dissension. This is the character, this is the destiny, of the word of God. ‘I came not to send peace on earth, but a sword,’ said Jesus Christ. God is wonderful and terrible in His counsels; beware lest, by presuming to quench dissensions, you should persecute the holy word of God, and draw down upon yourselves a frightful deluge of insurmountable dangers, of present disasters, and eternal desolation.... I might quote many examples from the oracles of God. I might speak of the Pharaohs, the kings of Babylon, and those of Israel, whose labors never more effectually contributed to their own destruction than when they sought by counsels, to all appearance most wise, to strengthen their dominion. ‘God removeth mountains, and they know it not.’”—Ibid., b. 7, ch. 8. GC 159.2
Luther had spoken in German; he was now requested to repeat the same words in Latin. Though exhausted by the previous effort, he complied, and again delivered his speech, with the same clearness and energy as at the first. God’s providence directed in this matter. The minds of many of the princes were so blinded by error and superstition that at the first delivery they did not see the force of Luther’s reasoning; but the repetition enabled them to perceive clearly the points presented. GC 159.3
Those who stubbornly closed their eyes to the light, and determined not to be convinced of the truth, were enraged at the power of Luther’s words. As he ceased speaking, the spokesman of the Diet said angrily: “You have not answered the question put to you.... You are required to give a clear and precise answer.... Will you, or will you not, retract?” GC 160.1
The Reformer answered: “Since your most serene majesty and your high mightinesses require from me a clear, simple, and precise answer, I will give you one, and it is this: I cannot submit my faith either to the pope or to the councils, because it is clear as the day that they have frequently erred and contradicted each other. Unless therefore I am convinced by the testimony of Scripture or by the clearest reasoning, unless I am persuaded by means of the passages I have quoted, and unless they thus render my conscience bound by the word of God, I cannot and I will not retract, for it is unsafe for a Christian to speak against his conscience. Here I stand, I can do no other; may God help me. Amen.”—Ibid., b. 7, ch. 8. GC 160.2
Thus stood this righteous man upon the sure foundation of the word of God. The light of heaven illuminated his countenance. His greatness and purity of character, his peace and joy of heart, were manifest to all as he testified against the power of error and witnessed to the superiority of that faith that overcomes the world. GC 160.3
The whole assembly were for a time speechless with amazement. At his first answer Luther had spoken in a low tone, with a respectful, almost submissive bearing. The Romanists had interpreted this as evidence that his courage was beginning to fail. They regarded the request for delay as merely the prelude to his recantation. Charles himself, noting, half contemptuously, the monk’s worn frame, his plain attire, and the simplicity of his address, had declared: “This monk will never make a heretic of me.” The courage and firmness which he now displayed, as well as the power and clearness of his reasoning, filled all parties with surprise. The emperor, moved to admiration, exclaimed: “This monk speaks with an intrepid heart and unshaken courage.” Many of the German princes looked with pride and joy upon this representative of their nation. GC 160.4
The partisans of Rome had been worsted; their cause appeared in a most unfavorable light. They sought to maintain their power, not by appealing to the Scriptures, but by a resort to threats, Rome’s unfailing argument. Said the spokesman of the Diet: “If you do not retract, the emperor and the states of the empire will consult what course to adopt against an incorrigible heretic.” GC 161.1
Luther’s friend, who had with great joy listened to his noble defense, trembled at these words; but the doctor himself said calmly: “May God be my helper, for I can retract nothing.”—Ibid., b. 7, ch. 8. GC 161.2
He was directed to withdraw from the Diet while the princes consulted together. It was felt that a great crisis had come. Luther’s persistent refusal to submit might affect the history of the church for ages. It was decided to give him one more opportunity to retract. For the last time he was brought into the assembly. Again the question was put, whether he would renounce his doctrines. “I have no other reply to make,” he said, “than that which I have already made.” It was evident that he could not be induced, either by promises or threats, to yield to the mandate of Rome. GC 161.3
The papal leaders were chagrined that their power, which had caused kings and nobles to tremble, should be thus despised by a humble monk; they longed to make him feel their wrath by torturing his life away. But Luther, understanding his danger, had spoken to all with Christian dignity and calmness. His words had been free from pride, passion, and misrepresentation. He had lost sight of himself, and the great men surrounding him, and felt only that he was in the presence of One infinitely superior to popes, prelates, kings, and emperors. Christ had spoken through Luther’s testimony with a power and grandeur that for the time inspired both friends and foes with awe and wonder. The Spirit of God had been present in that council, impressing the hearts of the chiefs of the empire. Several of the princes boldly acknowledged the justice of Luther’s cause. Many were convinced of the truth; but with some the impressions received were not lasting. There was another class who did not at the time express their convictions, but who, having searched the Scriptures for themselves, at a future time became fearless supporters of the Reformation. GC 161.4
The elector Frederick had looked forward anxiously to Luther’s appearance before the Diet, and with deep emotion he listened to his speech. With joy and pride he witnessed the doctor’s courage, firmness, and self-possession, and determined to stand more firmly in his defense. He contrasted the parties in contest, and saw that the wisdom of popes, kings, and prelates had been brought to nought by the power of truth. The papacy had sustained a defeat which would be felt among all nations and in all ages. GC 162.1
As the legate perceived the effect produced by Luther’s speech, he feared, as never before, for the security of the Romish power, and resolved to employ every means at his command to effect the Reformer’s overthrow. With all the eloquence and diplomatic skill for which he was so eminently distinguished, he represented to the youthful emperor the folly and danger of sacrificing, in the cause of an insignificant monk, the friendship and support of the powerful see of Rome. GC 162.2
His words were not without effect. On the day following Luther’s answer, Charles caused a message to be presented to the Diet, announcing his determination to carry out the policy of his predecessors to maintain and protect the Catholic religion. Since Luther had refused to renounce his errors, the most vigorous measures should be employed against him and the heresies he taught. “A single monk, misled by his own folly, has risen against the faith of Christendom. To stay such impiety, I will sacrifice my kingdoms, my treasures, my friends, my body, my blood, my soul, and my life. I am about to dismiss the Augustine Luther, forbidding him to cause the least disorder among the people; I shall then proceed against him and his adherents as contumacious heretics, by excommunication, by interdict, and by every means calculated to destroy them. I call on the members of the states to behave like faithful Christians.”—Ibid., b. 7, ch. 9. Nevertheless the emperor declared that Luther’s safe-conduct must be respected, and that before proceedings against him could be instituted, he must be allowed to reach his home in safety. GC 162.3
Two conflicting opinions were now urged by the members of the Diet. The emissaries and representatives of the pope again demanded that the Reformer’s safe-conduct should be disregarded. “The Rhine,” they said, “should receive his ashes, as it had received those of John Huss a century ago.”—Ibid., b. 7, ch. 9. But princes of Germany, though themselves papists and avowed enemies to Luther, protested against such a breach of public faith, as a stain upon the honor of the nation. They pointed to the calamities which had followed the death of Huss, and declared that they dared not call down upon Germany, and upon the head of their youthful emperor, a repetition of those terrible evils. GC 163.1
Charles himself, in answer to the base proposal, said: “Though honor and faith should be banished from all the world, they ought to find a refuge in the hearts of princes.”—Ibid., b. 7, ch. 9. He was still further urged by the most bitter of Luther’s papal enemies to deal with the Reformer as Sigismund had dealt with Huss—abandon him to the mercies of the church; but recalling the scene when Huss in public assembly had pointed to his chains and reminded the monarch of his plighted faith, Charles V declared: “I should not like to blush like Sigismund.”—Lenfant, vol. 1, p. 422. GC 163.2
Yet Charles had deliberately rejected the truths presented by Luther. “I am firmly resolved to imitate the example of my ancestors,” wrote the monarch.—D’Aubigne, b. 7, ch. 9. He had decided that he would not step out of the path of custom, even to walk in the ways of truth and righteousness. Because his fathers did, he would uphold the papacy, with all its cruelty and corruption. Thus he took his position, refusing to accept any light in advance of what his fathers had received, or to perform any duty that they had not performed. GC 163.3
There are many at the present day thus clinging to the customs and traditions of their fathers. When the Lord sends them additional light, they refuse to accept it, because, not having been granted to their fathers, it was not received by them. We are not placed where our fathers were; consequently our duties and responsibilities are not the same as theirs. We shall not be approved of God in looking to the example of our fathers to determine our duty instead of searching the word of truth for ourselves. Our responsibility is greater than was that of our ancestors. We are accountable for the light which they received, and which was handed down as an inheritance for us, and we are accountable also for the additional light which is now shining upon us from the word of God. GC 164.1
Said Christ of the unbelieving Jews: “If I had not come and spoken unto them, they had not had sin: but now they have no cloak for their sin.” John 15:22. The same divine power had spoken through Luther to the emperor and princes of Germany. And as the light shone forth from God’s word, His Spirit pleaded for the last time with many in that assembly. As Pilate, centuries before, permitted pride and popularity to close his heart against the world’s Redeemer; as the trembling Felix bade the messenger of truth, “Go thy way for this time; when I have a convenient season, I will call for thee;” as the proud Agrippa confessed, “Almost thou persuadest me to be a Christian” (Acts 24:25; 26:28), yet turned away from the Heaven-sent message—so had Charles V, yielding to the dictates of worldly pride and policy, decided to reject the light of truth. GC 164.2
Rumors of the designs against Luther were widely circulated, causing great excitement throughout the city. The Reformer had made many friends, who, knowing the treacherous cruelty of Rome toward all who dared expose her corruptions, resolved that he should not be sacrificed. Hundreds of nobles pledged themselves to protect him. Not a few openly denounced the royal message of evincing a weak submission to the controlling power of Rome. On the gates of houses and in public places, placards were posted, some condemning and others sustaining Luther. On one of these were written merely the significant words of the wise man: “Woe to thee, O land, when thy king is a child.” Ecclesiastes 10:16. The popular enthusiasm in Luther’s favor throughout all Germany convinced both the emperor and the Diet that any injustice shown him would endanger the peace of the empire and even the stability of the throne. GC 164.3
Frederick of Saxony maintained a studied reserve, carefully concealing his real feelings toward the Reformer, while at the same time he guarded him with tireless vigilance, watching all his movements and all those of his enemies. But there were many who made no attempt to conceal their sympathy with Luther. He was visited by princes, counts, barons, and other persons of distinction, both lay and ecclesiastical. “The doctor’s little room,” wrote Spalatin, “could not contain all the visitors who presented themselves.”—Martyn 1:404. The people gazed upon him as if he were more than human. Even those who had no faith in his doctrines could not but admire that lofty integrity which led him to brave death rather than violate his conscience. GC 165.1
Earnest efforts were made to obtain Luther’s consent to a compromise with Rome. Nobles and princes represented to him that if he persisted in setting up his own judgment against that of the church and the councils he would soon be banished from the empire and would have no defense. To this appeal Luther answered: “The gospel of Christ cannot be preached without offense.... Why then should the fear or apprehension of danger separate me from the Lord, and from that divine word which alone is truth? No; I would rather give up my body, my blood, and my life.”—D’Aubigne, b. 7, ch. 10. GC 165.2
Again he was urged to submit to the judgment of the emperor, and then he would have nothing to fear. “I consent,” said he in reply, “with all my heart, that the emperor, the princes, and even the meanest Christian, should examine and judge my works; but on one condition, that they take the word of God for their standard. Men have nothing to do but to obey it. Do not offer violence to my conscience, which is bound and chained up with the Holy Scriptures.”—Ibid., b. 7, ch. 10. GC 166.1
To another appeal he said: “I consent to renounce my safe-conduct. I place my person and my life in the emperor’s hands, but the word of God—never!”—Ibid., b. 7, ch. 10. He stated his willingness to submit to the decision of a general council, but only on condition that the council be required to decide according to the Scriptures. “In what concerns the word of God and the faith,” he added, “every Christian is as good a judge as the pope, though supported by a million councils, can be for him.”—Martyn 1:410. Both friends and foes were at last convinced that further effort for reconciliation would be useless. GC 166.2
Had the Reformer yielded a single point, Satan and his hosts would have gained the victory. But his unwavering firmness was the means of emancipating the church, and beginning a new and better era. The influence of this one man, who dared to think and act for himself in religious matters, was to affect the church and the world, not only in his own time, but in all future generations. His firmness and fidelity would strengthen all, to the close of time, who should pass through a similar experience. The power and majesty of God stood forth above the counsel of men, above the mighty power of Satan. GC 166.3
Luther was soon commanded by the authority of the emperor to return home, and he knew that this notice would be speedily followed by his condemnation. Threatening clouds overhung his path; but as he departed from Worms, his heart was filled with joy and praise. “The devil himself,” said he, “guarded the pope’s citadel; but Christ has made a wide breach in it, and Satan was constrained to confess that the Lord is mightier than he.”—D’Aubigne, b. 7, ch. 11. GC 166.4
After his departure, still desirous that his firmness should not be mistaken for rebellion, Luther wrote to the emperor. “God, who is the searcher of hearts, is my witness,” he said, “that I am ready most earnestly to obey your majesty, in honor or in dishonor, in life or in death, and with no exception save the word of God, by which man lives. In all the affairs of this present life, my fidelity shall be unshaken, for here to lose or to gain is of no consequence to salvation. But when eternal interests are concerned, God wills not that man should submit unto man. For such submission in spiritual matters is a real worship, and ought to be rendered solely to the Creator.”—Ibid., b. 7, ch. 11. GC 167.1
On the journey from Worms, Luther’s reception was even more flattering than during his progress thither. Princely ecclesiastics welcomed the excommunicated monk, and civil rulers honored the man whom the emperor had denounced. He was urged to preach, and, notwithstanding the imperial prohibition, he again entered the pulpit. “I never pledged myself to chain up the word of God,” he said, “nor will I.”—Martyn 1:420. GC 167.2
He had not been long absent from Worms, when the papists prevailed upon the emperor to issue an edict against him. In this decree Luther was denounced as “Satan himself under the form of a man and dressed in a monk’s frock.”—D’Aubigne, b. 7, ch. 11. It was commanded that as soon as his safe-conduct should expire, measures be taken to stop his work. All persons were forbidden to harbor him, to give him food or drink, or by word or act, in public or private, to aid or abet him. He was to be seized wherever he might be, and delivered to the authorities. His adherents also were to be imprisoned and their property confiscated. His writings were to be destroyed, and, finally, all who should dare to act contrary to this decree were included in its condemnation. The elector of Saxony and the princes most friendly to Luther had left Worms soon after his departure, and the emperor’s decree received the sanction of the Diet. Now the Romanists were jubilant. They considered the fate of the Reformation sealed. GC 167.3
God had provided a way of escape for His servant in this hour of peril. A vigilant eye had followed Luther’s movements, and a true and noble heart had resolved upon his rescue. It was plain that Rome would be satisfied with nothing short of his death; only by concealment could he be preserved from the jaws of the lion. God gave wisdom to Frederick of Saxony to devise a plan for the Reformer’s preservation. With the co-operation of true friends the elector’s purpose was carried out, and Luther was effectually hidden from friends and foes. Upon his homeward journey he was seized, separated from his attendants, and hurriedly conveyed through the forest to the castle of Wartburg, an isolated mountain fortress. Both his seizure and his concealment were so involved in mystery that even Frederick himself for a long time knew not whither he had been conducted. This ignorance was not without design; so long as the elector knew nothing of Luther’s whereabouts, he could reveal nothing. He satisfied himself that the Reformer was safe, and with this knowledge he was content. GC 168.1
Spring, summer, and autumn passed, and winter came, and Luther still remained a prisoner. Aleander and his partisans exulted as the light of the gospel seemed about to be extinguished. But instead of this, the Reformer was filling his lamp from the storehouse of truth; and its light was to shine forth with brighter radiance. GC 168.2
In the friendly security of the Wartburg, Luther for a time rejoiced in his release from the heat and turmoil of battle. But he could not long find satisfaction in quiet and repose. Accustomed to a life of activity and stern conflict, he could ill endure to remain inactive. In those solitary days the condition of the church rose up before him, and he cried in despair. “Alas! there is no one in this latter day of His anger, to stand like a wall before the Lord, and save Israel!”—Ibid., b. 9, ch. 2. Again, his thoughts returned to himself, and he feared being charged with cowardice in withdrawing from the contest. Then he reproached himself for his indolence and self-indulgence. Yet at the same time he was daily accomplishing more than it seemed possible for one man to do. His pen was never idle. While his enemies flattered themselves that he was silenced, they were astonished and confused by tangible proof that he was still active. A host of tracts, issuing from his pen, circulated throughout Germany. He also performed a most important service for his countrymen by translating the New Testament into the German tongue. From his rocky Patmos he continued for nearly a whole year to proclaim the gospel and rebuke the sins and errors of the times. GC 168.3
But it was not merely to preserve Luther from the wrath of his enemies, nor even to afford him a season of quiet for these important labors, that God had withdrawn His servant from the stage of public life. There were results more precious than these to be secured. In the solitude and obscurity of his mountain retreat, Luther was removed from earthly supports and shut out from human praise. He was thus saved from the pride and self-confidence that are so often caused by success. By suffering and humiliation he was prepared again to walk safely upon the dizzy heights to which he had been so suddenly exalted. GC 169.1
As men rejoice in the freedom which the truth brings them, they are inclined to extol those whom God has employed to break the chains of error and superstition. Satan seeks to divert men’s thoughts and affections from God, and to fix them upon human agencies; he leads them to honor the mere instrument and to ignore the Hand that directs all the events of providence. Too often religious leaders who are thus praised and reverenced lose sight of their dependence upon God and are led to trust in themselves. As a result they seek to control the minds and consciences of the people, who are disposed to look to them for guidance instead of looking to the word of God. The work of reform is often retarded because of this spirit indulged by its supporters. From this danger, God would guard the cause of the Reformation. He desired that work to receive, not the impress of man, but that of God. The eyes of men had been turned to Luther as the expounder of the truth; he was removed that all eyes might be directed to the eternal Author of truth. GC 169.2